А мы швейцару: "Отворите двери,
На нас там занято".
Но нам швейцар не верит.
И пузом отодвинул он Алешу:
"А ты, мол вовсе,
Ты уже хороший"
- "Да нас же трое, это ведь не сто".
А дядя Степа: "Нету, мол, местов.
Я вас за пьянство не хочу обидеть,
Но вы, ребята, все в абстрактном виде.
У одного потеряна галоша,
А у другого в алебастре рожа.
А третий, хоть и в шляпе, но культурный.
Стоит, молчит. Ему, наверно, дурно.
Пустить вас не могу, уж вы простите,
Не стойте здесь, ребята, не грустите".
А в ресторане хорошо, и в гаме
Порхают тетечки с культурными ногами,
И курят девочки с ужасными глазами,
А с ними дяди. Без волос и с волосами.
Да я, сейчас, какого-нибудь дядю,
Ну просто, ни за что, сугреву ради.
А тут открылись двери, и сквозь гам
Выходит сразу видно, хулиган.
А нос такой паршивый, сразу видно,
Что аферист. И стало мне обидно.*
И стало за порядки эти странно.
Кого пускают в наши рестораны?
Ну подхожу, ну бац его и хлесть.
И он лежит, такой спокойный весь.
А я согрелся, веселее стало.
Но показалось мне немного мало.
А он лежит. Ну, пнуть али не пнуть?
А тут мне трое преградили путь.
Один мне в морду кулачишкой тычет.
Да я видал таких в гробу по тыще. -
Я пуговицу в нос ему засунул,
И он отвлекся. Вроде бы заснул он.
Другому пасть порвал, и выдал плюху.
А остальному откусил пол-уха.
Ну, честно говоря, мне было трудно.
Пол-уха спрятал я в карман нагрудный.
Я вспомнил, есть котишко у меня.
Он не обедал, кажется, три дня.
Ведь тяжело не жрать три дня подряд.
Тут и хрящам, наверно, будешь рад.
Ну, а пока те четверо молились,
С Алешей мы спокойно удалились.
Да только Колю где-то потеряли.
Гляжу, идут навстречу нам две крали.
А так как я устал, и был печален,
То только личики в снегу им отпечатал.
А так как женщины вообще мне не враги,
Я только снегу им насыпал в сапоги.
Да и вообще пора идти домой,
Закончился воскресный выходной.
Я дома ноги вытер о ковер,
А соседка говорит, мол Васька твой помер.
"Да как он смел, - говорю, - такой нахал !"
Я ухом ей под носом помахал.
"Да если б я, - говорю, такое дело знал,
Я ухо тому б типу не кусал".
Я для него старался, стервеца!
Вдруг вижу - нет на бабушке лица.
И тихо тут заплакала она,
Сказала, что я чистый сатана.
Что быть таким, мол, стыд, мол, и позор.
И хорошо еще, что я еще не вор.
Я вспомнил Ваську,
И слегка взгрустнул.
Потом заплакал,
А потом заснул.
Алексею Мамарину.