Конец тридцатых. Теплый летний вечер. Стучит на стрелке новенький трамвай. А слово "вечер" просит рифму "свечи", А это значит - свечи зажигай! И круг друзей широк и безогляден - Гитара, песни, слабое вино - И поцелуй уже тайком украден, И все на свете перерешено. Мелькают блики на портрете с трубкой, Поет виктрола Козина мотив, Качая плиссированною юбкой, Под эти звуки Танечка летит. "Как славно мы сегодня пели хором!" "Какая ночь! Красив резной каштан!" ... А в это время дохнет за забором Теряющий рассудок Мандельштам. Не спится ночью сумрачной, Холодной и сырой, Сейчас хотя бы рюмочку, И снова за перо. Летит тропа чернильная Бумагой меловой. Лежит рука бессильная, И слышен волчий вой. Остались за закатами Воронежские дни... Дороженькой накатанной Вели его ОНИ От домика Волошина Сквозь лай и свист пурги, И вот с размаху брошен он В объятия тайги. Петраркины сонетушки У зябкого костра, На волю хочешь? Нетушки, Такая, брат, пора. Что, Александр Герцевич, На улице темно? Брось, Александр Сердцевич, Чего там, все равно... Разбуди меня, девочка, разбуди, Чтобы камень упал навсегда с груди, Этот бешеный и неприятный сон, Будто был я снегами весь занесен, Будто нары и кружка, глазок луны - Это все, чем мы в жизни одарены. Разбуди меня, девочка и постой, Чтоб меня по лицу не хлестал конвой, Пусть фортуна крутнет свое колесо, Чтобы кончился этот дурацкий сон! Разбуди меня, девочка, разбуди! Ну куда же ты, стой! Я опять один..." Здесь места нет на нарах, Иди в другой барак! Поспать хотел "на шару"? Проваливай, дурак! Зачем так ярок глаз твой, Товарищ имярек? Ах, вот что... Ладно, здравствуй, Мой черный человек! Ты был в гостях у многих, Безумия посол, Но как ты нас, убогих, На Колыме нашел? Конвой тебя не встретил И шмон не учинил, Не поморозил ветер, Тебе хватило сил? Так не смыкай ты вежды Со мною до утра! А правда, что надежда - У вольности сестра? Беснуется природа, Виски белым-беля, Меня, врага народа, На зоне веселя. Какие тут закаты, Какие вечера! У нас в бараке пятом Свободы до хера! Что щуришься, поганец? В Москве, чай, веселей? Чахоточный румянец Тебе взамен Филей! Здесь быстро отвыкают От прежней кутерьмы, Тебя тут воспитают Архангелы тюрьмы! Ушел? Куда ты? Спекся, Не выдержал, сучок... Я хорошо развлекся, Теперь поспим, молчок. Рубят лес наотмашь лесорубы (Отойди, не стой у топора!), И удары, беспощадно грубы, Выдают два плана на-гора. Бац! - и воздух распластали щепки (Рубят лес - без щепок никуда!), И удары, беззаботно крепки, Отмеряют каждому года. Бац! - и щепки мчатся выше крыши, Бац! - и щепки Бабелю в лицо. Ясенский. Пильняк. Табидзе. Лившиц. И веселый праведник Кольцов. Сколько леса извели на щепки Полностью, бесследно и с концом! Лишь остались барельефов слепки На домах расстрелянных жильцов. Меня покинули друзья - Блок, Гумилев, Волошин - И вот, чуть не попав в князья, Лицом я в грязь заброшен. Шальной эпохи блудный сын, Беспечен был я слишком, А кто-то глаз уже косил И крестик ставил в книжку, Давал приказ большим чинам, Раскуривая трубку... Он лучше знал, что надо нам, Устроив мясорубку, И, гладя густоту усов И дым пуская рьяно, Заполнил пустоту лесов Поселками с охраной. Но знаю я: через года, Копая время это, Его забудут навсегда, А вспомнят о поэтах. В этот год не родила земля, В этот год умирали поэты И по волнам разлившейся Леты В Елисейские плыли поля. Оползая у каменных стен, Задыхаясь в объятьях веревки, Неуклюжи, лобасты, неловки, Уходили из жизни совсем. В них стреляли горячим свинцом, Их чернилами тихо травили, И из жизни они уходили С помертвелым горящим лицом. Этот черный до одури год Был столетием смерти Поэта, Потому, видно, выпало это : Он к себе вызвал гордый народ. 1974-87 гг