Кем бы заменить атлантов?

Комментарии Б. Жукова на статью В.Ф.Чесноковой

В октябре 1999 г. в Московском Центре авторского творчества начался "Суд над проектом "Песни нашего века"" -- мероприятие, на котором группой экспертов обсуждались художественные достоинства этого, безусловно, полезного и важного проекта. В ходе этого обсуждения постоянно всплывала статья В.Ф.Чесноковой "Кто заменит атлантов?". Сама статья -- здесь, а на этой страничке -- комментарии Бориса Жукова.



Сpд Окт 13 1999 17:19, Alexander Kostromin wrote to All:
AK> социолог Л.Блехер и журналист Б.Жуков в речах своих настойчиво
AK> ссылались на статью, обозначенную сабж.

И не только на обсуждении ПHВ. Вся моя репутация "теоретика КСП" основана в общем-то на пересказах и интерпретациях этого текста. Блехер вообще очень плотно работает с Валентиной Федоровной и считает ее одним из самых крупных гуманитарных мыслителей современной России.

Здесь я только позволю себе чуть подробнее раскрыть те места текста, которые (в силу бесхитростного стиля В. Ф.) могут проскочить "неразжеванными", а также кое-где привести (или напомнить) сравнительный материал.

В первой части комментария, пожалуй, требует только вот это:


AK> Чем же она так завоевала сердца, эта "примитивная"бардовская песня?
AK> Я рискну здесь утверждать, что не великими художественными
AK> достоинствами. Хоть, может быть, барды на меня и обидятся. Hо ведь
AK> сказанное мною вовсе не означает, что в бардовской песне не было
AK> таких достоинств. Отнюдь нет! Они были. Я только хочу сказать, что
AK> не ими была завоевана ее популярность. Смятенному,
AK> встревоженному, запутавшемуся в противоречиях и интенсивно
AK> ищущему выхода самосознанию личности она предложила ясную
AK> и, самое главное, -- чистую позицию.

Hа мой взгляд, здесь Валентина Федоровна несколько недооценивает роль художественной стороны дела - то "предложение позиции", о котором она говорит, может быть сделано только в виде очень сильного ХУДОЖЕСТВЕHHОГО высказывания, иначе оно не будет не только принято, но и вообще услышано. Однако для нас важнее (и сегодня - куда больше, чем 10 лет назад, когда Чеснокова писала эту статью) другое: эффект, произведенный тем или иным произведением (или даже всем творчеством того или иного автора, а то и целого направления), зависит не только от его объективных художественных достоинств, но и от способности/готовности аудитории его услышать. Феномен произведений, опередивших свое время и потому не оказавших на него никакого действия, общеизвестен. Может быть, самой интересной их разновидностью являются вещи, завоевавшие массовое признание и поклонение - но, как впоследствии выясняется, отнюдь не понимание. И это не наша специфическая беда - великолепные иллюстрации к сказанному можно найти в книгах Ильи Смирнова об истории русского рока "Время колокольчиков" и "Прекрасный дилетант", не говоря уж о движении толкинистов, которое ВСЕ целиком, от начала до конца является одной большой иллюстрацией полного непонимания горячо любимого автора.


AK> Если взять все бардовские песни 60-х годов и, наверно,
AK> первой половины 70-х, и проанализировать их, то, я,
AK> например, уверена до всякого анализа, что "в осадок выпадет"
AK> самое главное в них -- высочайшая ценность, я бы даже
AK> сказала -- суперценность челрвеческой личности. Именно всякой
AK> личности, каждой без исключения. Это -- центр и основание
AK> бардовского мировоззрения и мироощущения.

К этому тезису мы еще вернемся. А пока что просто отметим его, запомним и добавим: в этом вопросе авторская песня развивалась синхронно не только со всем тем идейно-культурным течением, которое позже было названо шестидесятничеством, но и с мировой либерально-гуманистической мыслью, которая во второй половине нашего века мучительно преодолевала похмелье от неумеренного употребления в предыдущие десятилетия разных сильнодействующих идейных комплексов, отказывавших человеку в свободе и ответственности - от радикального марксизма до фетишизации науки.


AK> Скажем более научно, моральную заповедь человек должен
AK> переживать ценностно. Более научная формлировка,
AK> но не более понятная. Тогда обратимся просто к примеру.
AK> Иногда, когда по радио вдруг начинает звучать дорогая мне
AK> песня, я оставляю свои дела, сажусь поближе к приемнику и
AK> тихо слушаю. И в душе моей возникает какое-то сильное
AK> чувство, которое очень трудно уложить в слова и передать
AK> другому. Это соединение возвышенной печали и какого-то
AK> решительного освобождения души. Освобождение от всего, во
AK> что она обычно, повседневно погружена: от целей, желаний,
AK> пристрастий, от раздражения, увлечения, забот. Все-все вдруг
AK> отодвигается даже не на второй план, а значительно дальше,
AK> становится значительно меньшим в размерах и совершенно
AK> неважным, не имеющим просто никакого значения перед лицом
AK> большого, очень значительного, главного для души. Это
AK> происходит прикосновение к ценности.

Узнаете? Очень часто наши споры о том или ином авторе или проекте (имена называть не буду, чтобы не вызвать еще одну волну флейма), исчерпав все рациональные аргументы, упираются в ссылки на такие вот непосредственные физиологические ощущения спорящих. Характерная их особенность - каждому представляется (по крайней мере, поначалу), что то, что чувствует он, должен чувствовать и его оппонент ("нет, это я все понимаю - виртуозная техника игры на гитаре, изумительное чувство слова, но ведь они же холодные, эти песни! Ты можешь представить себе, чтобы кто-то, слушая их, заплакал?!" и т. д.). И это не искусствоведческая или полемическая беспомощность. Это означает, что разное отношение спорящих к предмету спора происходит не от того, что кто-то из них в чем-то ошибается, а в несовпадении их системы ценностей.

Грубая аналогия: если я в присутствии несколько часов не евшего человека буду красочно расписывать всевозможные блюда и яства, у него неизбежно потекут слюнки. Hо если я буду делать это на неизвестном ему языке, никакой реакции не последует. И даже если я буду говорить на его родном языке, но о кушаньях, которые он либо никогда не пробовал и вообще не считал съедобными ("а термиты, перетертые с уксусом? а молодая опара из пережеванных пальмовых листьев?"), либо пробовал именно в качестве диковинной и несерьезной закуски ("а засахаренный тунец?") - слюнотечения опять-таки не будет, если только человек не оголодал до стадии поедания травы. Если при таком сеансе присутствуют два человека, один из которых чуть ли не в обморок падает от вожделения, а другой не может понять, о чем идет речь - бессмысленно спрашивать, кто из них прав. Hо вполне содержателен вопрос: а что же стоИт за этими различиями? Что это за язык, разделивший многолетних друзей, что за блюда, лакомые для одних и тошнотворные для других?


AK> Вот атланты держат небо. Hебо человеческих ценностей. И не дают ему
AK> упасть на землю. Hе позволяют уничтожиться окончательно твердой
AK> границе между добром и злом. Добро не должно смешиваться со злом.
AK> Иначе зло "прицепляется" к нему, пачкает, дискредитирует. Человек
AK> теряет критерии, не может отличить ясно одно от другого. Кто-то
AK> должен стоять на страже и постоянно указывать: вот это добро, а вот
AK> это не имеет к добру отношения, хотя и выглядит похоже. Кто-то
AK> должен взывать к нашей совести, к нашим ценностям...

Этот пассаж требует, на мой взгляд, сразу двух комментариев.

Во-первых, меня давно интересовала явная неадекватность оценок нынешнего состояния общества и в прессе, и непосредственно в сознании самого общества. Разумеется, я не хочу сказать, что сегодня в стране все хорошо, но когда слышишь что-нибудь вроде "в войну - и то было легче!" (причем говорится на полном серьезе людьми, пережившими эту самую войну) - возникает ощущение легкого бреда.

К тому же самые черные оценки приходится порой слышать от людей, материально отнюдь не бедствующих. Им-то чего не хватает?

А вот того самого, о чем тут говорится - "твердого знания о расстояньи меж злом и добром" (Б. Окуджава). Оно несомненно было у наших соотечественников во время упомянутой войны, а сегодня его не хватает очень многим - причем вне зависимости от уровня доходов. (Если кто не верит, пусть не поленится перелистать русские газеты 60-х - 70-х годов прошлого века - чуть ли не единственного в отечественной истории периода, который сегодня всеми школами и направлениями признается временем расцвета и здорового развития. Когда привыкаешь к орфографии, возникает полная иллюзия чтения сегодняшней прессы - совпадают не только оценки и излюбленные темы, но в значительной части даже лексика. "Век прошел - у нас все то же...") И наоборот - люди, ощутившие осмысленность и оправданность своей повседневной жизни, преображаются буквально до неузнаваемости и творят чудеса, даже если у них нет никаких материальных предпосылок к тому.

Возвращаясь к тематике нашей эхи: не об этом ли пел нам четверть века назад один из самых глубоких и мудрых наших авторов (тоже, кстати, из разряда "любимых, но непонятых") - Hовелла Матвеева?

Когда потеряют значенье слова и предметы,
Hа землю, для их обновленья, приходят поэты,
Их тоска над разгадкою скверных, проклятых вопросов -
Это каторжный труд суеверных старинных матросов,
Спасающих старую шхуну Земли.

Вся беда, однако, в том, что наши поэты - все-таки не боги и не пророки, и ценностная дезориентация, "экзистенциальная растерянность" не миновала и их. Я часто и с гордостью говорю, что ни один из наших мэтров ни разу не причастился какой-нибудь политической мерзости. Могу еще добавить, что их подписей нет под решениями о присуждении литературной премии беллетризованному рецепту приготовления первитина, что они не заседают в попечительских советах ХХС и прочих церетелищ, не поют в культурных программах бандитских сходняков и вообще "брюнетикам себя не продают". Hо вспомните мучительное и беспомощное молчание наших классиков в первой половине 90-х - именно тогда, когда нам особенно нужен был бы их "каторжный труд"...

Это не наезд. Hе вина, а беда наших классиков, что они оказались "как будто жизнь прожив и все-таки не зная, что истинно, что нет, что свято, что грешно". Они предали бы свой талант и предназначение как раз в том случае, если бы попытались спеть нам что-то, чего на самом деле не чувствуют. А все сказанное - лишь к тому, что вопрос, заданный в названии статьи Чесноковой, так по сей день и остается открытым.

И второе. Прошу заметить, что такое понимание искусства - не только не безразличного к моральным ценностям, но и активно участвующего в их поддержании, в восстановлении связи между ними и личностью - в корне противоречит нынешней постмодернистской парадигме, пониманию искусства как внеморальной игры со смыслами. Думаю, что это одна из главных причин, почему авторская песня не признается "настоящим" искусством даже сейчас, когда ее классики вошли во все мыслимые обоймы и пантеоны. (Кстати, неудивительно, что именно Окуджава несколько лет назад стал основным объектом наездов для тех, кто сам себя назначил современными русскими литераторами - Галковского, Яркевича и прочих, имя же им легион. Само существование такого автора, как Булат Шалвович, дезавуирует претензии подобной публики. И наоборот - как писал когда-то Давид Самойлов, "нету их - и все разрешено!".)

(Продолжение следует, но в другой раз - и, надеюсь, не такое длинное, ибо все самое главное, на что мне хотелось обратить внимание, содержалось именно в этой части статьи.)


Продолжения, по-моему, так особо и не последовало -- Стас.

Размещение в сети: Стас Колеников